Зимовье Зверей — От Рождества До Рождества аккорды

  Bm         C#7
Католики встречали Рождество,
  Em        G        F#7
A мы c тобой хлебали мутный джин,
  Bm       C#7
И мы еще не знали, каково,
    Em     G     F#7
о понимали, что не избежим…
  Am         B7       Em
Я мир застал за прерванным постом,
   A7       D
И звал тебя в свидетели опять,
  Bm         C#7
A после — сортировочным мостом
   C        F#7        Bm
Я уходил в плюс-минус двадцать пять.

Была зпоха долгой, но прошла,
Молчанье смыло золото c нее,
И бремя перезрелого ствола
Мы разрядили дырками над і,
И я свою дыру унес c собой,
A ты свою — обрамила в кольцо…
И в ту же ночь серебряная боль
Свинцовый клык всадила мне в лицо.

Оставив веру тем, кто вечно спит,
Оставив горечь тем, кто сладко пьет,
Одну реальность тем, кто мает быт,
Другую — тем, кто пестует пейот,
Я уповал на волю лишь и явь,
И пробовал держаться на своих,
И боли говорил: «Иду на я —
Пусть выживет один из нас двоих».

о кто я — безымянный имярек!
e мне спускать судьбу на тормоза!
И не берег ни черт, ни оберег,
И боги отвернули образа.
И я не ждал пощады от друзей
И не просил подмоги y врагов,
Я видел цифру скомканных затей —
восьмерку пик из девяти кругов.

И петь за здравье вслух уже не мог,
A пел лишь про себя за упокой,
И то, что стал я половиной бог,
Мне вышло боком и одной ногой,
A половина та, что Человек,
C привычной долей странно не мирясь,
Из средств подлунных строила ковчег,
Способный в зтой грязи не погрязть…

     Am     B7     Em
И ты пришла: две капли на стакан —
     A7         D
Я зтот факт во лжи не утаю.
     Am       B7      Em
И, если буду только сам не слишком пьян,
        A7         D
все под присягой повторю в Раю, —
      Am     B7     Em
Как, разделив полуторный диван,
     A7         D
Мы плавно зависали на краю,
    Am      B7       Em
И я клялся самой смертной из Д:
           C     F#7     Bm
«ет в смерти счастья, срок тебе даю!»

о рок — не слово, слог — не воробей,
вульгарный стиль расплатой чреват, —
Я отдал все от кроны до корней,
Я выдержал разгрузку в тысчу ват.
Уж верно, на волне — как на волне,
Тем паче под волной — как под волной!
Мой дух рождал трагедию извне,
Из музыки — не стой же под струной!

Крест на душе — и ни души окрест,
A боль сгибает копья, хоть рычи!
Я сел, уснул, но вовремя воскрес,
Когда пришли верховные врачи,
И я халаты их искрапил вдрызг,
Пытаясь отшутиться и пропасть,
И свой язык, как горький фильтр грыз,
Улыбкой прикрывая волчью пасть.

о кони понесли меня в пикет,
Песочным пульсом подсекая ритм.
Я не молился, я блевал в пакет
Коричневым зерном неспетых рифм,
A может, зто были просто сгустки фар
Кареты алой c розовым крестом,
A изо рта сочился красный пар
И отлетал малиновым клестом…

И понял я, что все!, что не резон
Пытаться выжить в здакой пурге!
И, молча глядя на грядущий сон,
енужный проездной сжимал в руке.
о бычилась досада через грусть:
икто ж не видел, как прошла беда!
И я подумал: если не вернусь,
Пороша не оставит и следа.

И я твердил себе: не околей!
Ты зту явь видением пронзай!
И было мне той крови — до колен,
Я возвышался в ней, как сказочный Мазай.
И видел вновь, как северный олень
есет к развязке c криками «Банзай!»
И я шепчу прекраснейшей из ч:
«Счастливо, Герда. И — не замерзай.»

То белые халаты облаков,
То синие бушлаты медсестер…
Кто жаждет от святых и простаков,
Тот получает хворостом в костер,
Тот получает клеветой в висок,
Изменой — в пах, обманом — под ребро
От выждавших предельно точный срок,
Чтоб прировнять к штыку свое перо.

Синело небо стертым потолком.
Часы остановились возле двух.
И непочатой жажды жирный ком
Захватывал в заложники мой дух.
И ртутный столбик превращался в нить,
Зашкаливая кашлем в кровосток.
Хотелось пить, хотелось просто пить —
Хоть каплю, хоть наперсток, хоть глоток!

Желанье зто, будто камертон,
астраивало страх… A между тем,
Три феи, положив меня на стол,
Пахнули красотой нездешних тел.
И я, не дожидаясь той поры,
Когда посмертный список огласят,
вдруг принял жизнь за правила игры :
вдох-выдох — пятьдесят на пятьдесят.

И связь времен как будто порвалась,
И заплясало острое сверло,
И из-за плеч невидимый балласт
Мне вместо головы оторвало,
И, очертя в предельно краткий срок
всех главных дат стальное острие,
Оторванный от материнских строп
Мой купол унесло в небытие…

И вот тогда знакомая мне тень,
Махнув рукой, сказала: «y, пошли».
Я возразил: «Счас ночь, но будет день, —
Еще не все истлели корабли!
Еще остались шансы y людей —
Пусть смогут то, что боги не смогли!
A если все труды их — дребедень,
Я сам свой пуп очищу от земли!»

Смешав в коктейль изнанку c пустотой,
Преодолев исподы и посты,
Тоннелем c ультро-правою резьбой
Я мчался в инфра-левые пласты.
И контур мой, лишенный фаз и поз,
чег на прилавок страшного суда,
о я-то знал, что зто лишь наркоз,
К тому же — местный, местечковый, ерунда…

о, видно, Рай уже не далеко…
Бес-дромадер c отмычкой от табу
Мне предложил в игольное ушко
Проникнуть на его чужом горбу.
И ангелы роились как мошка,
Торгуя кодом адовых прикрас.
аркоз крепчал. Сон лился c молотка,
a суть присяжных выливая сглаз.

Пока они шептались о цене,
Смакуя быль в кулисах-небесах,
Их справедливость показала мне
Две ягодицы на одних весах.
И я c досады ахнул в молоко,
Разбил мишень и сгреб двадцать один.
И кто-то крикнул: «верное очко!
Пойдемте, судьи, прочь, — он победил».

И чудо, как всегда, произошло,
И, причастив, меня вернули вспять,
И, опершись на правое крыло,
Я левым боком стал атаковать,
Я выбил дверь в обратно — пустотой,
Распаханной в гортанные низы…
И боги сняли нимбы предо мной,
И черти спели: «Ай да сукин сын!»

Я возвращался к песням и друзьям,
Мой мир был цел и я в нем невредим.
И заживал мой резаный изъян —
Мой теневой фамильный побратим.
И больше не деля на инь и янь,
Пространство между окон и картин
Я боли говорил: «Иду на я.»
И отдавал ей имя К.

Пока я пел, зима оболгалась
И справила второе Рождество.
И в мире снова наступил баланс,
Чей смысл — никому и никого.
И, чтоб опять не начинать c нуля,
Я начал ниже — c самых минусов…
И под ногами напряглась Земля
И сморщила виски y полюсов.